— Пусть так. То, что я натворил, ничем не искупить. Погибнуть в битве — счастье! — улыбнулся Рейван.

Ночные сумерки окончательно рассеялись. Из ущелья показались кзорги.

— К бою! — приказал Рейван и первым двинулся вперёд.

Риссы подошли к ущелью, воинственно колотя мечами по щитам. Дождь продолжал лить, земля сделалась скользкой. Ульвару на щит прилетел град мелких ударов.

«Вражьи стрелы?» — удивился он, подняв щит над головой, и огляделся по сторонам.

Сверху срывались мелкие камни. Мокрые тяжёлые склоны начали осыпаться под своим весом, и грохот рисского гимна смерти только ускорял их движение. Вскоре прилетели крупные обломки и в мгновение ока похоронили под собой нескольких воинов. Одного из соратников, стоявшего прямо перед Ульваром, придавило.

«Нас завалит!» — испугался он.

Рейван, стоявший впереди всех, оглянулся.

— Уводи людей, — приказал он Стейнвульфу.

— Отходим! — скомандовал ван Стейнвульф. — А ты что же⁈

— Я остаюсь.

Рейван отбросил щит и отряхнул от дождевых капель меч, не сводя взгляда с Циндера и кзоргов, выстроившихся клином в ущелье.

Рейван удивился той лёгкости, с которой покорился смерти. Все, кого он любил, покинули его или были мертвы по его вине. Он не заслуживал ни жизни, ни прощения.

Циндер отделился от клина и двинулся навстречу Рейвану.

— Ты живой? — со злой усмешкой сказал гегемон. — Хочешь поединка? — Циндер тоже отбросил щит в сторону. — Тебе меня не одолеть, Рейван, и ты это знаешь.

Они подошли друг к другу и скрестили мечи.

Ульвар, следуя за отцом, беспрестанно оборачивался, чтобы взглянуть на Верховного вана.

Сверху раздался треск. От скалы откололся большой кусок и полетел вниз, спуская за собой лавину камней. Отступление риссов из ущелья превратилось в бегство. Ряды распались, воины бросились в стороны, как муравьи. Кзорги же не двинулись с места — им не отдали такого приказа. Ульвар видел, как все они были заживо погребены под камнепадом.

***

— Какой же ты глупый! — прохрипел Циндер где-то очень близко.

Услышав голос гегемона, Рейван разомкнул веки. В горле осела скальная пыль, а грудь сдавило чем-то очень тяжёлым. Вокруг было темно. И во всём теле блуждала боль.

Рейван напряг мышцы, пытаясь пошевелиться, и понял, что у него на груди лежит каменная плита. Он попробовал приподнять её, но усилий было недостаточно.

— Как сильно ты ранен? — произнёс Циндер.

— Вроде не сильно, — ответил Рейван. — Только зажат, и тяжело дышать. А ты?

— Мои рёбра сломаны, наверное, я напоминаю ежа. Я чувствую, как кровь утекает из меня.

Рейван ощутил, что каменная плита сильнее надавила ему на грудь, и понял, что Циндер удерживает её своим телом.

— Что ты сделал с Ингрид? — прорычал Рейван. Лишь эта мысль волновала его.

— Я дал приказ оставить её в храме, что на распутье… У неё шла кровь. Надеюсь, жрицы помогли ей сберечь ребёнка.

Рейван почувствовал, как плита сильнее сдавила его грудь, рёбра затрещали. Внутри не было места для воздуха, и он не смог ответить.

— И вот мы, страшные порождения набульских царей, будем погребены здесь, — прохрипел Циндер.

Рейвану хотелось сделать вдох, но, опуская грудь, он не мог её уже поднять. Клубы пыли медленно оседали, и он сумел разглядеть кусок каменной плиты, который прижал их с Циндером. Гегемон лежал рядом, они почти касались друг друга головами.

— Я прощаю тебя за то, что ты предал меня, Рейван, — произнёс Циндер.

Слова гегемона, словно невидимый клинок, поразили Верховного вана в самое сердце.

— Я Эйнар, — промычал он, не в силах принять прощение.

— Я назвал тебя Рейваном…

Рейвану сделалось тяжелее, но не от плиты.

— Я приподниму эту глыбу, а ты попытайся выбраться. Иначе нам обоим конец, — захлёбываясь кровью, прохрипел Циндер.

Собрав последние силы, он приподнял каменную плиту. Времени на раздумья у Рейвана не было. Он, словно червь, выскользнул из щели, и плита опустилась навсегда. Кровь вытекла у гегемона между стиснутых зубов.

— Циндер! Нет! — воскликнул Рейван и вцепился в камень, стараясь приподнять его. Сухожилия на его руках затрещали, из-под ногтей выступила кровь.

Глаза гегемона застыли, глядя в пустоту перед собой. В них больше не было жизни.

Рейван отпустил плиту. Он склонился над Циндером и, сняв с него шлем, обнял изуродованную голову. Затерянный посреди скал и укрытый клубами пыли, он заплакал, чувствуя своё безмерное одиночество.

Спустя время в тишине, что скорбно застыла над обрушенными скалами, послышался шум. Кто-то пробирался через завал неосторожными шагами, и из-под его ног то и дело катились камни.

Рейван увидел на гряде отца Сетта. Старый хранитель стоял, озираясь по сторонам и вскидывая руки от ужаса. Рейван поднялся, и Сетт приметил его. Когда они приблизились друг к другу, рисский вождь склонил голову перед стариком.

Вместе они похоронили Циндера, укрыв его тело камнями. На могилу Рейван возложил шлем гегемона с золотыми волчьми клыками.

Рисский вождь взглянул на отца Сетта. Старый хранитель выглядел потерянным и, казалось, постарел разом на десяток лет. В глазах у него стояли слёзы.

— Идём со мной, Сетт? — произнёс Рейван.

— К риссам? — недоверчиво сощурился он.

— На Рону. Я захвачу царский Чертог, захвачу Белый сад. И я, и ты будем свободны от царей.

14 Благословение

Дождь затих. На землю снова спускались сумерки. Опустошённый, вывернутый наизнанку, Рейван брёл к рисскому стану, ведя под руку старого хранителя. Горе истощило все силы отца Сетта, и он беспрестанно оступался, рискуя переломать себе ноги.

Рисские воины обступили их.

— Эйнар! Ты выбрался! — воскликнул Тирно. — Хвала богам!

Рудокоп хотел обнять своего вождя, но, увидев на нём запёкшуюся кровь, остановился.

— Ранен?

— В порядке, — отмахнулся он. — Лишь поцарапался.

Глядя в глаза Тирно, всегда с любовью встречавшего его, Рейван тепло улыбнулся.

— Идёмте к костру, — кивнул рудокоп, покосившись на старика, опиравшегося на руку вождя.

— Это Сетт — отец кзоргов Харон-Сидиса, — сказал Рейван. — Он всё знает о Причастии, он нужен мне.

Ульвар, омрачённый страшной картиной камнепада, сидел подле отца и глядел на огонь, сожалея, что нет при нём лиры. В голове у него уже сложилась песнь о триумфе и печали, которую он хотел поведать ветру, треплющему его волосы.

Увидев Верховного вана, молодой воин вскочил с места и приблизился к нему, чувствуя в этом свой долг. Рейван снял шлем и отдал его Ульвару, а затем принялся стягивать запылённую кольчугу.

— Почисти доспех, — приказал Рейван.

— Сделаю, Верховный ван, — улыбнулся Ульвар.

— Будь осторожен с кровью — она опасна.

Рейван поглядел на молодого воина, и ему сделалось весело. Когда-то он сам был таким же юнцом, стоявшим перед Циндером. Вождь положил руку на плечо Ульвара.

— Видишь этого старика с трясущимися руками, что сидит у костра? — сказал он, указав на Сетта. — Пригляди за ним. Приготовь ему тюфяк, напои мёдом и уложи спать.

— Сделаю, ван Эйнар, — ответил Ульвар.

Доверие вождя согрело сердце молодого воина, и он помчался выполнять приказание.

— Садись, расскажи, как ты выбрался? — сказал Стейнвульф, протягивая Верховному вану кубок.

Рейван оглядел соратников и выпил мёд, но рассказ не начал.

— Пока ещё не совсем стемнело, я поскачу в храм — возможно, там Ингрид, — сказал он.

— Я с тобой! — воскликнул Тирно, поднявшись с места.

Рейван кивнул и поглядел на вождя Лидинхейма.

— Стейнвульф, — сказал он. — Завтра с рассветом отведи воинов ниже по дороге. Туда, где начинается лес. Встаньте лагерем. Если набульское войско решит к нам подступиться, то удобнее будет дать бой там.

Ворота храмов Великой Матери никогда не запирали, потому как даже в самые страшные времена Богиня всегда готова была принять любого, кто искал у неё прибежища и утешения. Но теперь ворота храма оказались закрыты.